малая цена(предыстория персонажа)
У Саманты Карпентер жизнь выдалась...непростая. Она родилась в семье рабочих, так что ей не было уготовано ничего, кроме скучной рутины. Хотя, конечно, она с детства хорошо управлялась с ручным шитьём и её мама какое-то время надеялась, что однажды крошки таланта и житейский опыт вытащат семью из объятий нищеты. Нищета — свята, но резь в желудке, мокрый кровавый кашель во рту и холодные стены способны мгновенно лишить нищету её одухотворённого очарования.

Саманте нужно было что-то есть и она не могла откладывать на чёрный день ни единого ауреуса: в конечном счёте ей пришлось похоронить мечты о собственной швейной мастерской. Горевала она бурно, но недолго — Саманте подумалось, что таких как она немало и нет никакого смысла разменивать свою жизнь на сожаления.

Единожды произнеся про себя эти слова, она едва ли могла представить, что они не один раз подведут её позже.

Саманта не была красавицей. Её можно было назвать миловидной, она была простой, громко и зазывно смеялась. Она нравилась людям — ничего удивительного нет в том, что почти четыре года она проработала в одном из наиболее дорогих «домов любви» в развлекательном квартале для рабочих, а потом ещё пять лет в «доме» подешевле.

Но успех в таких заведениях женщины зачастую имеют пока молоды, а как только они начинают терять популярность — от них избавляются любыми доступными способами. От Саманты избавились и она не расстроилась на этот счёт: дело в том, что она тоже избавилась от кое-кого подобным образом.

У неё был мальчик. Впрочем, «был» — слишком громкое слово. Она отдала его в приют совсем крохой, практически сразу после родов. Какая-то женщина забрала с её рук ребёнка, громко фыркнула, заявила что мальчик здоров и захлопнула дверь у Саманты перед носом, не позволив даже назвать его имя.

Мальчик. Саманта не знала как назвали его в приюте, знала только что ему оставят её фамилию — и вряд ли расскажут что-то о родных. Первое время она и не хотела, чтобы мальчик знал о ней. Она с утра до ночи работала за станком, приходила в свою каморку и думала о том, что не пожелала бы никакому ребёнку такой жизни. Она была жалкой и жила жалко. И чем больше Саманте казалось, что отдав мальчика в приют — она поступила правильно, тем сильнее её захлёстывали рыдания.

Иногда, когда в ней оставались силы и её отпускали пораньше, она приходила к стенам приюта, гадая, там ли её сын. Она пряталась в тенях домов, испытывая ни с чем не сравнимое желание войти в парадные двери. Она хотела повидаться хотя бы разок, пока её могли бы запомнить такой — вполне здоровой. Не той развалиной, которые побираются на улицах, потому что уже не могут работать.

Но наравне с отчаянным желанием, в Саманте жил страх. Ей было страшно — так сильно, что стоило ей занести над порогом ногу, как всю её охватывал нервный паралич. Она могла стоять так, пока над ней не начинали потешаться. А потом она перестала приходить.

Она скучала — это не прошло, стало только хуже. Она боялась и страх со временем перерос в отчаяние. Саманта сожалела: каждую минуту, которую могла провести наедине с самой собой. Она сожалела так крепко, что готова была наложить на себя руки и только бдительные прохожие не позволили ей спрыгнуть с самого края квартала.

За эту выходку она лишилась всего, что имела.

Саманта Карпентер умерла, когда ей исполнилось пятьдесят четыре — её нашли свернувшейся клубком у стены в одном из переулков. В её холодной ладони было зажато четыре ауреуса.

Четыре ауреуса, те самые, на которые она однажды обменяла своего сына.

Книги помнят.

Вы никогда не задумывались, что книги, как и многие стены (окна, лестницы и дома в целом), помнят десятки, а быть может и сотни рук? Их страницы перелистывают — ласково, благодаря за приобретённые знания; нетерпеливо, не отыскав в них нужных слов. Книги становятся свидетелями жестоких убийств и очевидцами безмятежных, счастливых времён. Их потрёпанные переплёты и шершавый пергамент впитывают историю и по-своему сливаются с ней: оставляют нетронутой, искажают или уродуют. Эти книги, как и все слишком старые вещи, на долю которых выпало немало необычайно странных событий, оживают. Их называют «безвольными летописцами», «наблюдателями», но чаще всего — «книгами-призраками». А всё потому, что книги эти очень часто таинственным образом исчезают их одних коллекций — не всегда, впрочем, исчезают сами, растворившись в воздухе — и появляются в других. Кто-то скажет, что в этом нет ничего необычного: просто одни коллекционеры заимствуют у других, но ходит слух, имеющий немало подтверждений, что книги эти меняют хозяина незадолго до его кончины. Будто чувствуют. Будто знают.

Среди других, известнее всего Белая книга. Её переплёт обтянут белой кожей — вероятно, выкрашенной кожей свиньи, хотя никто не возьмётся утверждать — и она выглядит совершенно новой, словно никто к ней до сих пор не прикасался. Белая книга — это дневник, принадлежавший Корвину Кармайклу, умершему в 52-м году п.и. Дневник повествует о нелёгкой истории становления семьи Кармайклов и её сокрушительном падении. В 50-м году вся семья Кармайклов совершила коллективное самоубийство, спрыгнув с края элитного квартала (пусть это известно единицам, поместье их принадлежало также семье экзарха Фитцджералда). Корвин Кармайкл описывает это помутнение вскользь, явно испытывая трудности с выражением своих мыслей на этот счёт. В какой-то момент, а именно — после страницы, датированной 21-м днём месяца застоя, дневник обрывается. Далее следуют страницы, исписанные неразборчивыми каракулями и описаниями сомнительных ритуалов. Среди знающих бытует мнение, что ритуалы, описанные в Белой книге, несут в себе секрет истинного просвещения и близости с Вещим, но прежние хозяева, ныне мёртвые, не способны прокомментировать эту точку зрения. На сегодняшний день книга считается пропавшей: многие коллекционеры готовы отдать за неё чуть ли не всё своё состояние.

Много разговоров ходит и о той, которую называют Книгой Скорби. Хотя на деле, это не книга, а журнал в угольно-чёрной обложке. В этом журнале нет ни историй, ни пометок. Он целиком состоит из списка имён, которые принадлежали погибшим рабочим, служащим, аристократам. Прежние хозяева Книги Скорби клянутся, что не притрагивались к её страницам, что книга сама дописывает имена. Исследователи-оккультисты утверждают, что имена, записанные в Книге Скорби, неким образом связаны между собой — но пока никому не удалось понять, как именно. По непроверенным слухам сейчас Книга Скорби осела в коллекции семьи Лоу.