Энклав |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Энклав » Личные эпизоды » 19/03/308 — три гранатовых зерна
ТРИ ГРАНАТОВЫХ ЗЕРНАдарующий и пожинающий
|
|
| |||
|
| ||||
там были нектарины и гранаты, красные и надломленные уже, и их зерна будто искрились… не дотянулся, а сил встать не было. тогда он протянул его мне. зёрнышки граната, три зёрнышка граната, красных как кровь. и, не думая, я съел, разжевал их - вкус был сладостный, вяжущий, | |||||
|
| ||||
|
|
| |||
бежал и бежал, дыхание не берёг. | от лакомого ножа до нательных строк. |
ты знал это наперёд.
[indent]— Восхитительно.
[indent]Говорит Сэт, поднимая взгляд на массивные, настенные часы. Витые стрелки показывают начало двенадцатого ночи и он невольно повторяет это “восхитительно” еще раз, но теперь беззвучно, более мрачно и как-то вдумчиво. Временами, случается так, что Сэт вполне осознанно использует слова не по назначению. Временами, говоря “восхитительно”, он имеет в виду: “какая дрянь”; а говоря “доброй ночи”, думает: “убирайся отсюда”. Двойственность и алогичность — это то, что чаще защищало его, нежели выставляло идиотом.
[indent]Сэт говорит свое двоякое “восхитительно”, смотрит на свои настенные часы и прислушивается к гуляющему по дому отзвуку эхо, которое возобновляется сызнова, стоит ночному визитеру вновь потянуть за шнурок дверного колокольчика. Такой тревожный, дребезжащий звук, напоминающий о том, что спонтанные ночные посетители — это либо плохо, либо очень плохо. Особенно, когда ты не самая чистая совестью личность, в жилах которой течет кровь твоих породистых предков, а в затихшем доме из-за религиозных торжеств не осталось никого, кого можно было бы скормить злому року в обмен на условную, но все же фору.
[indent]Дверь он открывает одной рукой, вторая — на навершии трости, которая, конечно, не совсем трость.
[indent](и которая, конечно, совсем бы его не спасла)
[indent]Сэт смотрит (долго, пристально) и все-таки говорит (выплевывает):
[indent]— Доброй ночи.
[indent]Делает он это, само собой, так и с таким видом, что сразу становится понятно, что никакого удовольствия от этого разговора он не испытывает.
[indent]Холодный ветер облизывает голые стопы и бледнеющую под небрежно накинутым на плечи халатом грудь, из-за чего кожа рябит мурашками, а самого его предательски передергивает в плечах. Впрочем, зябкость и ветренность никак не умаляют той высокомерной холодности с какой он сверху-вниз смотрит на попирающего его порог визитера. Во влажном сумраке ночи от визитера осталось лишь золото шитья на рукавах, да рожа скривившейся в отвращении маски, но уже этого достаточно, чтобы различить в человеке напротив представителя закона.
[indent]Сэту хочется сказать: “я уверен, что это может подождать до утра” (имея в виду: “надеюсь, что никогда больше вас не увижу”) и закрыть дверь, но представитель закона очень точно и крайне вовремя цепляет начавшую запахиваться створку мыском ботинка, презрительную латунь маски быстро сменяя дурацким, но таким знакомым лицом капитана Овертона. Мистера Овертона. Вильгельма. Вильгельма, который смотрит на него с эдакой очаровательно-насмешливой улыбкой, словно волк, которому удалось пробраться на овчарню.
[indent]Сэт говорит:
[indent]— Вот оно что.
[indent]Говорит:
[indent]— Ну да, тогда и правда, доброй ночи.
[indent]И теперь имеет в виду именно то, что говорит, потому что с капитаном Овертоном его двойственность и алогичность, как выяснилось, не работают. Капитану Овертону несколько тяжело и несколько лениво воспринимать все эти полутона и полунамеки, потому что человек он простой, землей вскормленный, а оттого лишенный всякой возвышенности. Сэт уважает и выбор его, и восприятие, а потому говорит проще и прямее.
[indent]Хотя, если честно, откликается много сильнее, пускай сам того не замечает.
[indent]Весь разом как-то сглаживается и расслабляется: опускает плечи, ослабляет жесткость позвонков, двигается легче, говорит мягче, жестикулирует плавней, улыбается шире и честнее, говорит громче, смеется искренней. Из высокомерной скотины, так сказать, за какие-то секунды мимикрирует в скотину вполне себе свою, эдаки почти по-домашнему уютную и несомненно искреннюю, что случается не часто и не со всеми, а потому в глаза бросается сильно.
[indent]Вильгельм любезностью не отвечает, но кивает, а потом без предупреждения весь разом оказывается ближе и настойчиво открывает дверь шире, из-за чего Сэт уступает и отступает, в полумраке дома спасаясь от ползущего с улицы холода. Уличным же холодом тянет от плеч капитана Овертона, и еще — табаком, одеколоном и заскорузлой грязью рабочего квартала. От капитана Овертона, на удивление, всегда пахнет по разному, в зависимости от того, где он ошивался сегодня. И Сэт всякий раз чувствует все это особенно остро и ясно, неосознанно на чужом присутствии сосредотачивая все органы своего восприятия.
[indent]Вильгельм выглядит слишком расслабленным, и Сэту это одновременно нравится и нет.
[indent]— Вообще-то я тебе писал.
[indent]Говорит ему Вильгельм, и Сэт косит глазами на столик у входа на котором лежат какие-то газеты и какое-то уже вскрытое письмо, которое, как он вспоминает, Рамона настоятельно просила его прочитать еще до своего отъезда к леди Бишоп. Просила, говоря, что это может оказаться чем-то “очень важным”. Он же, конечно, был слишком занят для этого. Он, конечно, забыл об этом. Как обычно. Как и всегда.
[indent]— Вообще-то я тебя вчера видел. Мог бы и поздороваться.
[indent]Елейно говорит ему Вильгельм и Сэт громко фыркает, отводя взгляд в сторону и вновь отступая, вспоминая вчерашнюю свою прогулку в яму Тупикового переулка. Ему нравилось наблюдать за тем, как людям пускают кровь — факт. Ему нравилось наблюдать за тем, как людям пускает кровь Вильгельм — факт. Но когда кровь пускали самому Вильгельму он испытывал только прохладную, тупую ревность — это тоже факт. Он не отрицал этого, но он же этого не признавал. Все казалось каким-то слишком очевидным для того, чтобы действительно быть правдой.
[indent]Когда они оказываются на кухне и Вильгельм садится, пальцами накрывая застежки своей формы, Сэт (слишком, пожалуй, спешно) трогает ладонями его плечи (большими пальцами, как обычно, задевая шею), безмолвно призывая остановиться. Сэту не нравится внешний вид жандармов и ему особенно не нравятся эти их вечно капризные маски, но на капитане Овертоне это черное с золотым сукно выглядит до неприличного хорошо и отвратительно уместно.
[indent]Сэт говорит:
[indent]— Оставь его… пожалуйста.
[indent]Говорит:
[indent]— Тебе идут эти цвета.
[indent]И улыбается — вязко так, медово, — зная, что улыбка его ясно отражается на пузатом боку серебристого, до блеска начищенного кофейника.
[indent]Он обходит вытянутый обеденный стол слева — пальцами, едва касаясь, ведет по гладкому, наверняка благородному дереву, — и вновь садится на свое место ровно напротив, через стол подталкивая Вильгельму пепельницу и зажигалку, а сам руки запускает в один из уже надрезанных гранатов, медленно надламывая его с сочным, едва влажным треском и пальцами толкается в алый, ребристый от зерен зазор, до самого конца обнажая затянутую желтоватой пленкой зернистую мякоть. Он чистит его медленно и вдумчиво, малиновыми от сока кончиками пальцев проглаживая каждую секцию и вслушиваясь в то, как с мягким перестуком ссыпаются в пиалу крупные, полные кисло-сладким соком зерна.
[indent]Есть в этом что-то откровенно вызывающее.
[indent]Он чувствует взгляд Вильгельма на своих руках.
[indent]Пиалу, в итоге, он тоже подталкивает вперед через стол, а сам совершенно не по-аристократически облизывает пальцы и запястья, на язык собирая вяжущуй сок, и чувствуя, как уголки губ от чужой пристальности знакомо оттягивает в стороны.
[indent]Сэт говорит:
[indent]— Пожалуйста, Вильгельм, ешь.
[indent]Говорит:
[indent]— Красная пища, знаешь, полезная для крови.
[indent]Вкрадчиво шепчет:
[indent]— Это очень важно для всех нас, правда?
[indent]И не уточняет, что уже скоро закончится сокровенный четвертый месяц его донорского перерыва. Сэт уверен, что он и сам все прекрасно помнит. Сэт уверен, что он предпочел бы не помнить об этом вовсе, но между ними за последнее время возникно слишком много самых разных условностей (в том числе негласных) все из которых стоит постоянно держать в голове.
[indent]Сэт опирается локтями о стол и переплетает пальцы замком, укладывая на них подбородок. Он мягко улыбается и как-то по-кошачьи смотрит из-под полуприкрытых век, весь такой расслабленный и словно бы точно знающий (конечно, нет), что тут происходит. Он невольно вспоминает неоднозначную улыбку Рамоны и звонкий ее, такой довольный смех, которым днем не предал никакого значения. В этом точно было что-то такое, ровно также, как и в этом ее ехидном: “доброй ночи, милый братец Сэт”.
[indent]— Понятия не имею, что ты писал в своем письме, но мне крайне любопытно узнать, что… — он мельком смотрит на настенные часы, — ...что именно завело тебя в такую даль неспокойной полночью.
[indent]У Вильгельма имелся старый, когда-то дорогостоящий хумидор. Выточенный из изысканного дерева, украшенный просто, но донельзя элегантно, он отливал на свету перламутровым блеском и запирался на массивный, резной замок. Когда-то давно он вышел из строя — увлажнитель внутри него перестал работать, и хранить в нем сигары стало невозможно. Поэтому Вильгельм хранил в его сухом нутре старые, потрепанные временем дневники, которые никому не доверял читать.
[indent]Сэт Картрайт был похож на этот старый хумидор — одевающийся просто и со вкусом, несколько потрепанный временем, что его совершенно не портило, весь исходящий каким-то мистическим, перламутровым, метафорическим светом. Его фигуру неизменно сопровождали запахи табака и дыма, крепкого и приятного одеколона; голова его также была обречена на хранение секретов — от чужих тайн до чужих костей.
[indent]Сэта Картрайта очень хотелось вскрыть, как консервным ножом вскрывают консервную банку из жести — посмотреть, что таится глубоко внутри него, найти его душу, если она все еще имелась, прочесть его тайны. Он был гробницей, которую когда-то раскопали и почему-то забыли закрыть. Он был головоломкой, которую множество раз пытались разгадать, но бросали неразгаданной, как не собранная до конца красивая мозаика. Он был острой заточкой, вонзенной меж ребер. Он был взглядом, скользящим под кожей. Он был сорвавшейся с кулака каплей крови. Он был торжественной улыбкой на губах победителя.
[indent]Он восседал на хорошем, положенном ему месте — при желании одним взглядом он мог обвести всю яму. Сэт был похож на застывшее изваяние, выточенное из сверкающего на свету мрамора. В его глазах стояла жажда и в его глазах был блеск. В его рту двигался мягкий, розовый язык, влажным кончиком облизывающий губы. Вильгельм видел его, очень четко и очень явно ощущая самой кожей его присутствие. Его неморгающий, будто у змеи, взгляд жег ему кости и кипятил ему кровь. Когда он наносил последний, решающий удар, то не удостаивал его взглядом — специально.
[indent]Честно: он был рад, что Сэт не стал здороваться тогда.
[indent]Честно: он бы его сожрал, если бы Сэт поздоровался тогда.
[indent]Сэт не стал здороваться, и Вильгельм не стал настаивать на дополнительном контакте. Сэт стал касаться его своими блядскими, невыносимыми руками, но Вильгельм не стал настаивать на дополнительном контакте. Сэт стал вылизывать эти свои блядские, невыносимые руки, но Вильгельм не стал настаивать на дополнительном контакте. Для протокола: Сэт чистил гранат таким образом, будто рвал девственную плеву девице. Сэт был омерзителен. Сэт был безупречен.
[indent]Вильгельм сказал:
[indent]— У меня появилась важная информация, которая касается тебя непосредственно, милорд, — так он сказал, и губы его вытянулись в улыбке, обнажая кромку блестящих от слюны зубов.
[indent]Вильгельм сказал:
[indent]— О таком не принято говорить там, где тебя могут услышать, это ведь секрет, — так он сказал, забрасывая в свой улыбающийся рот горсть рассыпчатых, плотных ягод.
[indent]Вильгельм сказал:
[indent]— Вот что я писал. А в конце я передавал пламенный привет твоей сестрице и, видимо, не зря, — так он сказал, и зажженная пахучая цигарка закачалась меж его пальцев, когда он засмеялся.
[indent]Сэт любил играть в игры — как любила играть в игры вся эта аристократическая рать. Меж собой они вели партии немного иного толка и куда более опасные; игры, в которые с ним играл Сэт, понять Вильгельму было невдомек. Простой, землей взращенный, недалекий пес Вилли не терпел читать пространственных намеков — чаще всего он считал их завуалированной ложью. Он не любил обходные пути. Ему не нравилась лесть и притворство. Он презирал ужимки и отклонения. Игры, искусные и изящные игры Сэта Картрайта не были тем, что было способно впечатлить такого приземленного человека, как Вильгельм Овертон.
[indent]Он понимал крик и ор. Он понимал насилие. Он понимал закон крови. Он, наплевав на все мыслимые и немыслимые приличия и правила этикета, присел на краешек стола рядом с восседающем на мягко оббитом стуле Сэтом, благоразумно отводя в сторону от его лица руку, в пальцах которой чадила пахучая цигарка.
[indent]Вильгельм спросил:
[indent]— Где она, кстати?
[indent]И склонился к Сэту низко-низко, так низко, что тело его чувствовало тепло тела чужого. Сэт, словно на автомате, отклонился, прижался спиной к спинке своего элегантного и роскошного стула, увеличивая между ними дистанцию. Темные зрачки его глаз предательски расширились, разлились по такой же темной радужке. Вильгельм бросил недокуренную сигарету в пепельницу, забыв ее потушить, и сделал то, чего делать в доме радушного хозяина благородного происхождения явно не стоило: ступня его, обутая в лоснящийся сапог, уперлась в сидушку стула между чужих разведенных бедер.
[indent]Вильгельм сказал:
[indent]— Меня доебали твои игры, Сэт, — так он сказал, и голос его опустился до хриплой и рокочущей октавы, вибрирующей на грани злости. Едкая улыбка его превратилась в добродушный оскал. — То по плечикам меня погладишь, то «тебе идут эти цвета», то взглядом готов меня сожрать, пока я метелю здоровенного хряка Тони Арчера.
[indent]Для протокола: Вильгельм уже давно это заметил. Сэт постепенно и выверено вливался в его жизнь, выходящую за рамки их продолжительного взаимовыгодного сотрудничества. Участие его накапливалось порционно, по частям, настолько незаметно, что Вильгельм уже настолько привык к его незримому, постоянному присутствию рядом, что просто перестал обращать на это внимание. Сэт посещал яму в каждое его выступление, сидя на своем идеально расположенном месте будто местный Тупиковый король. Сэт следил за каждым его движением, за каждым его выпадом, за каждым его блоком, за каждым его промахом, за каждой его победой, за каждым его проигрышем. Сэт смотрел за ним, и взгляд его жег ему голые лопатки, блестящие от пота в неверном, грязном свете, что заливал собой арену.
[indent]Вильгельм будто слышал его тяжелое дыхание. Будто чувствовал его всем телом — каждый его вздох и каждый его выдох.
[indent]И Вильгельм, вне обыкновения, не мог сказать, что внимание Сэта было ему неприятно. Более приятным оно становилось ровно тогда, когда выходило за рамки отношений «лорд Картрайт — капитан Овертон». Еще более приятным — когда Сэт, сам того не ведая, задерживал свой взгляд, продлевал свои прикосновения, опускал свой голос ниже, говорил свои слова тише. В особенности приятным его внимание могло бы стать, если бы Сэт зашел дальше. Еще дальше. Потому что,
[indent]Честно: Сэта разрывало на части что-то живое и жадное.
[indent]Честно: Вильгельма тоже разрывало на части что-то подобное.
[indent]Поэтому Вильгельм сказал:
[indent]— Вообще-то ты мог просто попросить.
[indent]И вновь сделал то, чего делать в доме радушного хозяина благородного происхождения явно не стоило: накрыл своей обернутой в кожу перчатки ладонью его шею, уязвимую и обнаженную, и обвел линию его челюсти большим пальцем, и скользнул им на выпирающий, подпрыгнувший от глотка кадык, готовый надавить на него в любой момент. Сегодня Вильгельм позволил себе слишком много. Но, по крайней мере, он еще мог держать себя в руках.
[indent]— Ты — животное, Вильгельм.
[indent]Прохладно резюмирует Сэт и будто бы отрешенно складывает руки на животе, милостиво позволяя чужим пальцам объять собственную шею. Он даже приподнимает подбородок. Он даже прикрывает глаза. Он всем своим видом выражает не столько смиренную покорность или безоговорочное доверие (об этом не может быть и речи), сколько расслабленность и принятие. “Да, конечно, теперь-то вы можете позволить себе немного больше, но только немного” — говорит его тело. Не изменяет своему хладнокровию даже тогда, когда это стоит (хочется невероятно) сделать.
[indent]И он, конечно, медлит лишь потому, что не знает точно, чего именно хочет:
[indent][indent]— прижаться к его ладони теснее;
[indent][indent]— вонзить в его ладонь нож.
[indent]Сэт молчит и испытующе смотрит из-под ресниц и ему кажется, что еще немного и Вильгельм (его смышленый, прикормленный, но так и не прирученный Вилли) вот-вот действительно зарычит раздраженным зверем. Это могло бы стать его ошибкой, но все же он благоразумно нем, выдавая себя лишь бледным, едва заметным намеком на оскал. Что-то вроде нетерпения, что-то вроде жажды, что-то вроде спешности. Сэт улыбается ему — все так же ласково, — будто совсем не ощущает этого провокационного давления на собственное горло. Сэт улыбается, потому что знает, что Вилли (его Вилли) может щерится, может рычать, может лаять, но кусать (теперь уже) не станет.
[indent]— Знай свое место, или мне придется тебе о нем напомнить.
[indent]В голосе Сэта четко слышится это недвусмысленное: “тебе не понравится”. Во всем виде его четко просматривается это недвусмысленное осознание собственного превосходства. Отвратительное, такое провокационно-дерзкое зрелище, словно наблюдаешь за человеком, который дразнит изголодавшуюся, сидящую на цепи собаку куском сочнейшего мяса. Шутка в том, что всякой цепи при должном усердии свойственно рваться. Еще большая шутка в том, что Сэт об этом знает наверняка. Вильгельма Овертона, как выяснилось, хватило на срок достаточно продолжительный и это было достойно уважения, пускай и безмолвного, а может быть, и награды.
[indent]Он упирается парой пальцев в чужое запястье и мягко давит, вынуждая убрать руку. Он скашивает глаза вниз и выразительно смотрит, заставляя убрать ногу. Он поднимается со своего (положенного и ему только принадлежащего) места и лениво потягивается, прежде чем приблизится к Вильгельму настолько близко, что тому приходится чуть приподнять голову, чтобы видеть его глаза. Черные, маслянистые, не такие уж и холодные. Сэт рассматривает его вблизи, отмечая каждую черту и черточку, и невольно вспоминает то, что в каком-то из трактатов о гипотезах и теориях называлось “perfectum carnivora”, идеальным хищником.
[indent]Вильгельм Овертон несомненно был человеком, но под описание подходил идеально.
[indent]— Вообще-то не кажется ли тебе, что ты выдаешь желаемое за действительное?
[indent]Не переставая улыбаться, елейно интересуется Сэт, чуть склоняя голову к плечу. Он любит животных, он любит собак (у него их две и обе выхолены до лоска), но эту свою собаку ему нравится безбожно, просто отвратительно дразнить в обход всех экспертных советов о правильном воспитании и формировании покорного нрава. Этот зверь не нужен ему покорным, он не нужен ему выхоленным, воспитанным или идеализированно правильным; он нужен ему таким, каков он есть: немного диким, немного грязным, немного обозленным, немного неусидчивым, всегда готовым обнажить зубы.
[indent]— Ты ведь всегда говорил, что понятия не имеешь о том, что творится в головах аристократов.
[indent]С тенью издевки продолжает нашептывать Сэт, ладонями трогая чужие, круто вздымающиеся бока, и пальцами скользит по грубому сукну к застежкам, отщелкивая их и руки пропуская под согретую теплом тела ткань, подушечками пальцев притираясь к чужой коже сквозь тонкую, серую от частых стирок сорочку. И все в его действиях как-то заторможенно и как-то лениво, неспешно, будто делает он это через силу и с каким-то неимоверным одолжением, хотя на деле, конечно, оно совершенно не так, но Вильгельму знать об этом вовсе не обязательно (хотя, верно, он все равно все понимает и осознает).
[indent]— Откуда тебе знать, Вильгельм, что творится в моей?
[indent]Он выдергивает его сорочку из брюк и шумно (обличительно) выдыхает, под ладонями чувствуя живое, подвижное мясо. Теплое, сокращающееся, напряженное и упругое. Он водит пальцами по его бокам, перебирает ими и ими же проминает чужую кожу, а сам все тянет уголки губ в стороны и склоняется чуть ниже, кончиком носа оттираясь о чужую шею и глубоко вдыхая — раз, и второй, и третий — сквозь выветрившееся, бледное звучание одеколона различая резкую, насыщенную мускусную ноту, густую и приятную для обоняния. У Сэта на мгновение сводит живот и все мышцы подбираются в струну, словно паскудная жажда пришла раньше привычного срока, но уже через мгновение его попускает, пускай и не до конца — голову мягко ведет.
[indent]Он зовет его животным (не в первый уже раз), но сейчас — вынюхивая его шею и прижимаясь неприлично тесно, — сам куда сильнее напоминает то самое животное. Он осознает это. Он принимает это. Он давно уже сжился с мыслью этой в своей голове, наблюдая за всем словно бы со стороны в почти азартном ожидании того, когда чужое терпение достигнет своего предела и едкой кислотой плеснет за край. Ждать он, как выяснилось, умел. Хотя, возможно, все дело было только в крайней малости чужого терпения. Как знать.
[indent]В итоге, конечно, он все же находит в себе силы отстраниться.
[indent](медленно, неохотливо, натягивая метафорический поводок на глотке)
[indent]— И, да. Еще раз без разрешения схватишь меня за горло — переломаю пальцы.
[indent]Улыбаясь все так же контрастно ласково, с намеком на предупреждение цедит Сэт, хмыкая, когда взгляд Вильгельма (такой помутнившийся и расфокусированный) падает на его обнажившееся, из-под сползшего халата показавшееся плечо.
[indent]Бедное-бедное, такое голодное животное.
[indent]Ему стоит ответить за того, кого он (не)приручил.
[indent]Так ведь?
[indent]— Если хочешь, можешь остаться на ночь. Рамона, скорее всего, останется у Бишопов на пару дней. Где ванная ты знаешь. Где моя комната, полагаю, помнишь не хуже, или, конечно, можешь занять гостевую и перенести свой важный разговор на неопределенный срок. Так что у тебя все еще есть время хорошенько подумать обо всем, Вильгельм, потому что… ты ведь понимаешь? — Сэт мельком вспоминает изувеченное тело Кадиша-младшего, на эти пару мгновений бледнея улыбкой. — У всего есть свои последствия и определенные, весьма важные… нюансы.
[indent]Сэт удаляется, как ни в чем ни бывало, оставив после себя ощущения недосказанности и незавершенности, паскудной подвешенности и вполне понятного, банальнейшего даже напряжения. Вильгельму, если он все же не пойдет на попятную (а он не пойдет, конечно, дерзкий донельзя) еще придется постараться, прежде чем Сэт действительно и искренне его о чем-либо попросит.
Отредактировано Сэт Картрайт (2020-02-07 00:57:49)
[indent]Сэт ушел, и когда он уходил, он даже не соизволил обернуться.
[indent]Вильгельм проводил его взглядом, все еще ощущая, как жгли ему кожу еще живущие отзвуки недавних прикосновений. Они блекли и стирались, стоило ему двинуться — обжигающее тепло растворялось, оставляя после себя лишь какое-то фантомное присутствие. Все это лишь напоминало. Раздражало. Бередило. Тянуло за нитки нервов, тревожа его уставший от ожидания разум. Скалывало грани переполненной чаши его терпения, отрубая любые страхи или сомнения.
[indent]Вильгельм не допускал и мысли о том, что он оказался не прав. Подмечать детали и видеть сокрытое — это его обязанность, его работа и его хлеб. Он видел глаза Сэта, темные и жадные; он слышал голос Сэта, вкрадчивый и низкий; он чувствовал прикосновения Сэта, теплые и открытые. Вильгельм ощущал Сэта — на каком-то особенном уровне, сродни тому, о котором иногда вещала Рамона. Сэт не врал, не закрывался, не отталкивал; он мог совершать все это, но в такой малой мере, словно делал это из вежливости. Из одолжения. Из какой-то личной прихоти, только ему самому понятной.
[indent]Сэт игрался. Касался неприлично открыто и многозначительно, глядел из-под ресниц, растягивал слова при разговоре — делал все это по своему личному, им задуманному сценарию, который должен был привести к какому-то логическому стечению обстоятельств. Вильгельм не любил заглядывать далеко в будущее, строить долгоиграющие планы, разрабатывать громоздкие, многошаговые стратегии. Он мог, но не любил — когда видел прямой и не тернистый путь. Играть в игры Сэта больше положенного он тоже больше не станет — наигрался уже с лихвой, большое спасибо за внимание.
[indent]Вильгельм опустил взгляд, разглядывая выпущенную из-за пояса брюк сорочку. Ткань уже утратила былое чужое тепло и пестрила стрелами складок. Сэт назвал его животным, и сам же повелся на провокацию, словно голодный зверь, поманенный куском сочного мяса, исходящего паром на утреннем морозце. Вильгельм мог двинуться за ним, закрепив за собой статус цепного пса — метафора, не лишенная истины. Вильгельм мог пойти за ним, и тогда ловушка захлопнется, а за спиной упадет дребезжащая решетка клетки. Вильгельм мог остаться и отказаться от своего решения. Пойти на попятную и, возможно, избавить себя от множества проблем или же злого фатума, но.
[indent]Ему часто говорили о том, что он любит лезть на рожон. Так почему бы не попытать удачу снова?
[indent]Он пришел к Сэту позже — спустя время, утомленный недосказанностью и незавершенностью. Вильгельм позволил себе потратить время исключительно на себя, воспользовавшись великодушным предложением хозяина дома: он оглядел дом, пока поднимался на верхний этаж, аккуратно касаясь изысканного, почти скромного убранства; он дочиста вымылся после душного рабочего дня, проведенного на ногах, забыв о квоте на чистую, горячую воду; он привел в порядок свою несколько отросшую бороду и расчесал еще влажные после ванной волосы. Вильгельм не торопился, почему-то слишком уверенный в том, что Сэт ждал его, и к тому моменту, как он толкнул дверь в его спальню, в голове совсем не осталось каких-либо мыслей.
[indent]Сэт не спал, когда Вильгельм вошел в его покои — мягкий желтый свет от светильников разгонял крупные тени по углам, а мелкие же разбрасывал по лежащему на постели телу. Сэт возлегал поверх чистых простыней с одних ночных брюках, бросив свой легкий халат лежать где-то в стороне; в пальцах своих он держал книгу, и даже такой простой жест он совершил, будто находился на приеме со всей экзарховой братией. Выражение его лица было спокойным и донельзя скучающим, будто книга, которую он сейчас якобы читал, была видена им уже не раз, не два и не три.
[indent]Вильгельм, наготу которого скрывало лишь тонкое полотенце, повязанное вокруг бедер, аккуратно прикрыл за собой дверь, а после двинулся к постели. Голые ступни его ощутили мягкий ворс дорогого ковра, колено — гладкость и прохладу простыней. Он подобрался ближе, влезши на постель, коснулся чужой ноги, в колене согнутой. Коснулся выпирающей косточки уязвимой щиколотке, провел по коже выше, скользя пальцами под струящуюся ткань брючины, чтобы ненавязчиво царапнуть когтями покрытую темным волосом голень. Сэт опустил книгу (это оказалась рукопись), посмотрел на него темным взглядом исподлобья, всем своим видом показывая: он занят чтением. Вильгельм остановился, прижимая голень к теплой икре.
[indent]Сэт сказал:
[indent]— Я читаю.
[indent]И Вильгельм его спросил:
[indent]— На какой странице я тебя прервал?
[indent]И Сэт ему зачем-то ответил:
[indent]— Тридцать четвертая, восьмая строка сверху.
[indent]Вильгельм понимал, что это очередная провокация. Он вытянул губы в улыбке, обнажил белые, влажные от слюны зубы — улыбка-оскал, улыбка-предупреждение, улыбка-заебал, улыбка-прекрати. Вильгельм коснулся его, и он не оттолкнул. Вильгельм продолжал касаться его, и он не пресекал. Вильгельм стоял пред нм на коленях, но при этом возвышался, игнорируя очередное желание Сэта разыграть очередную партию — они оба уже изрядно заигрались.
[indent]Поэтому Вильгельм, забирая книгу из его пальцев, сказал:
[indent]— Тогда запомни. Дочитаешь позже.
[indent]Сэт не сказал ему ничего. Не сказал ему ничего, когда он закрыл книгу и отложил ее в сторону. Не сказал ничего, когда он приподнял ткань его брюк выше, чтобы прижаться к прежде оглаженной касанием косточки горячими губами. Не сказал ничего, когда он с нажимом провел другой ладонью по бедру его ноги, чтобы большим пальцем проследить сочленение бедра и таза. Сэт молчал, когда ладонь Вильгельма накрыла его пах, уже напряженный и четко прослеживаемый под тонкой тканью — на нем не было белья. Сэт молчал, когда Вильгельм с шумом выдохнул, ведя носом, чтобы учуять воздух — уже плотный и наполняющийся жаром. Сам Вильгельм наполнялся жаром — тоже, когда прохладная ступня Сэта опустилась на его бедро; ладонь Вильгельма на его паху крепко сжалась, и его будто подбросило, и поперек его горло встал вдох или выдох.
[indent]И Вильгельм, мягко улыбаясь, произнес:
[indent]— Я решил не откладывать разговор до завтрашнего дня, милорд Картрайт.
[indent]— Омерзительно.
[indent]Ласково и с оттенком предвкушения выдыхает Сэт, как только недооцененный труд доктора Гортон выскальзывает из его пальцев. Сэт, конечно же, лицемерит, потому что недооцененный труд доктора Гортон перестал волновать его ровно шесть минут назад. Когда стих шум воды в ванной. Когда хлопнула дверь. Когда заскрипела одна из четырех прохудившихся половиц в коридоре, на ремонт которых он все никак не мог найти времени.
[indent]Сэт, само собой, имеет в виду не то, что говорит.
[indent]Сэт, само собой, хочет позлить своего капитана.
[indent]Сэта, само собой, все это ужасно забавляет.
[indent]Сэт приподнимает голову с подушек и смотрит на него из-под ресниц. Смотрит, разумеется, так, будто возвышается сам, а не над ним. Сдержанность Вильгельма, его размеренность, выверенность, неторопливость — импонируют и почти удивляют, заставляя едва дернуть бровью. Редкий заморенный голодом зверь не накинется на щедро отданный на растерзание шмат мяса. Впрочем, стоит вспомнить, что Вильгельму не в новинку на чужой территории играть по чужим же правилам, даже если о тех намекнули весьма туманно.
[indent]Сэта будоражат далеко не прикосновения к лодыжкам — ноги, увы, наименее чувствительная часть его тела, — но само положение. Он бы солгал, сказав, что считает вид сидящего у своих ног Вильгельма неуместным. Он никогда не отрицал собственного завидного эго (просто не заговаривал об этом), ровно так же, как и не отрицает того, что ему приятно видеть кого-то обремененного столь значительной властью в столь… “подчиненном” положении.
[indent]О, Сэт не считает все это уместным.
[indent]Он считает все это закономерным.
[indent]Блуждающая его улыбка, правда, идет рябью и блекнет, стоит ладони Вильгельма скользнуть чуть выше и сдавить чуть крепче. Сдавить достаточно красноречиво для обозначения своих недвусмысленных намерений и вместе с тем достаточно тесно для того, чтобы нечто тугое и горячее толкнулось прямиком под диафрагму, вынуждая вздрогнуть и прогнуться в спине, жмурясь и сдавленно мыча. Недостаток времени на сокровенное личное явно дурно сказывается на его, как оказалось, переоцененном самообладании.
[indent]Он позволяет ему это самоуправство, чтобы в итоге оттолкнуть его руку в сторону и плавно подняться, качнувшись вперед змеей и медленно усаживаясь ему на колени, ладонями обнимая за плечи, соскальзывая ими к лопаткам, пальцами прослеживая отметины шрамов и пятна мелких родинок. Вильгельм в его руках теплый и напряженный, с уже потемневшими на тон глазами и надорванным тенью влажного оскала ртом, одновременно такой удивительно сдержанный и вместе с тем безумно изнывающий где-то внутри, очаровательный в своей беззащитности.
[indent]Сэт говорит:
[indent]— Есть один секрет.
[indent]И склоняется к его плечу, потираясь о него носом и смещаясь вбок, вновь шумно вдыхая запах его кожи — чистый, влажный и мускусный. Сэт трогает языком дрожащую жилку на шее, надавливает на нее и тянет влажный след выше, к уху, мягко прикусывая за мочку и не переставая поглаживать по плечам.
[indent]Сэт шепчет:
[indent]— Надеюсь, я могу вам доверять. Это только между нами.
[indent]И мягко зарывается пальцами в его волосы, чуть сдавливая и оттягивая его голову назад, языком трогая жесткое яблоко дернувшегося кадыка, вместе с тем едва-едва, на пробу, двигая бедрами назад и вперед, теснее прижимаясь к напряженному, рельефно вырубленному животу. Сэту нравится изучать его, нравится прикасаться и смотреть открыто (а не украдкой, как приходилось раньше), прослеживая все черты и мельчайшие черточки. Он терпел достаточно долго, чтобы не статься осужденным.
[indent]Сэт признается:
[indent]— Дело в том, капитан, что даже окажись вы от своего разговора… я бы пришел сам. Тайны так обременительны, правда? Я видел, как люди сходят из-за них с ума.
[indent]Выдыхает ему прямиком в губы и весело усмехается, когда ладони Вильгельма крепче сжимают его талию, а сам он шумно выдыхает на очередное, куда более уверенное движение бедер. Вильгельм, при всей своей уличной бытности, все равно оставался менее искушенным, но это, конечно, совсем не претензия; в конце концов, сложно познать некоторые из аспектов низменного, по роду не имея доступа к тем непотребствам, какие высшее общество прячет за бархатными шторами своих сиятельных особняков. Это несомненно очаровывало, подстрекая и дальше дразнить и томить, вновь испытывая чашу чужого терпения на прочность.
[indent]Временами игры с огнем вполне оправдывают риски.
[indent]Еще раз мазнув губами вдоль шеи, Сэт отпускает его, с тихим смешком уворачиваясь от (кажется) беглого поцелуя, чтобы в следующий момент, склонив голову к плечу, толкнуть в плечи и повалить, приподнимаясь на мгновение, чтобы позволить Вильгельму вытянуть ноги. Сэт скользит чуть выше, к животу, ладонями оглаживая его грудь и бока, сверху-вниз смотря удовлетворенным, оценивающим взглядом. Не то, чтобы он не видел Вильгельма без верха (он посетил немало представлений в яме), но то, что он видит сейчас нравится ему еще сильнее.
[indent]— Одного только не могу понять…
[indent]Сэт склонился к нему с одной из этих своих неоднозначных улыбок, ладонями упираясь в кровать по обе стороны от его головы и грудью почти прижимаясь к его груди.
[indent]— С чего бы вы решили, капитан, что говорить, — Сэт двусмысленно хмыкнул, жмурясь и сахарно улыбаясь, — будете именно вы.
Вы здесь » Энклав » Личные эпизоды » 19/03/308 — три гранатовых зерна
